«Кандид» Вольтера. Анализ и пересказ

Критика философии «оптимизма» стала центральной темой «Кандида» (1759)—самого значительного создания Вольтера.

В «Кандиде» сохраняется схема любовно-авантюрного романа, восходящая еще к роману поздней античности. Все атрибуты этого романа налицо: любовь и разлука героев, их странствия по свету, приключения, невероятные опасности, каждый раз угрожающие их жизни и чести, и счастливое их воссоединение в конце. Но у Вольтера эта схема пародируется. В отличие от героинь старого романа вольтеровская Кунигунда выходит из жизненных переделок изрядно потрепанной. Она не сохранила ни невинности, ни красоты. Эпилог романа, когда Кандид женится на Кунигунде, подурневшей и состарившейся (у нее морщинистые щеки, воспаленные глаза, иссохшая шея, красные потрескавшиеся руки), носит издевательский характер. На протяжении всего повествования возвышенные чувства героев нарочито снижаются.

Эпизод в Буэнос-Айресе по смыслу своему трагичен: он является реминисценцией истории пребывания Манон Леско и кавалера де Грие в Новом Свете, о которой рассказывает Прево в своем знаменитом романе. Кунигунде предстоит стать женой отвратительного губернатора, а Кандида ждет костер. Но само имя губернатора Буэнос-Айреса — Дон Фернанда-де Ибараа-и Фигеора-и-маскарис-и-Лам-пурдос-и-Суза — вызывает улыбку и мешает воспринимать этот эпизод всерьез.

Дерзко пародийна история злоключений старухи. Ей пришлось пережить рабство, насилие, ужасы русско-турецкой войны, ее чуть-чуть не съели умиравшие от голода янычары, которые, однако, сжалившись над ней, ограничились тем, что вырезали у нее половину зада. О трагических и горестных происшествиях Вольтер рассказывает весело, без всякого сочувствия к своим героям. Они должны скорее забавлять, чем печалить. Вот характерный пример: «Мавр схватил мою мать за правую руку,— сообщает старуха,— помощник капитана за левую, мавританский солдат взял ее за ногу, один из наших пиратов тащил ее за другую. Почти всех наших девушек тащили в эту минуту в разные стороны четыре солдата». Этот эпизод перекликается с рассказом Кунигунды о том, как ее любовь делят по дням недели великий инквизитор и богатый еврей Исахар и спорят о том, кому должна принадлежать Кунигунда в ночь с субботы на воскресенье — Ветхому или Новому завету. Люди превращаются у Вольтера в предметы неодушевленные, это куклы, марионетки, душа у которых вынута. Поэтому мы и не можем сочувствовать им.

Смысл иронии Вольтера не однозначный. Вольтер пародирует не только любовно-авантюрный роман, он пишет пародию и на жанр буржуазного романа XVIII века, в особенности английского, в котором впервые жизнь частного человека стала изображаться без вся-кого комического гротеска, как нечто важное, значительное, достойное поэзии. Вольтер, напротив, был убежден, что частная жизнь не может быть серьезной темой искусства.

В «Кандиде», как и в других повестях Вольтера, главное — не частная жизнь героев, а критика общественных порядков, злая сатира на церковь, суд, королевскую власть, феодальные войны и т. д. Классическое определение романа как эпоса частной жизни к прозе Вольтера не приложимо, ибо ее содержание — не частная судьба, а философская идея, касающаяся мира в целом.

Вольтер создает особое искусство мысли, где за столкновением людей стоит столкновение идей и где развитие сюжета подчиняется не логике характеров, а логике философских положений. В своих повестях он не стремится сохранить иллюзию правдоподобия, ему важна не бытовая правда, а философская — правда общих законов и отношений действительного мира. Так действие в «Зади-ге» происходит одновременно и в древнем Вавилоне и в современной Вольтеру Франции. Отсюда множество анахронизмов и злободневных политических намеков. Сближая прошлое и настоящее, восточную экзотику и современные нравы, Вольтер не только ос-траняет знакомое и привычное, но и выявляет существенное, из каждого жизненного факта извлекает его философский смысл. Образы Вольтера не столько воспроизводят те или другие жизненные факты, сколько выражают мысль писателя по поводу этих фактов, становятся воплощением определенной философской идеи.

Не умея еще увидеть связь между судьбой индивида и общим ходом истории, и потому показать через частную судьбу общество в целом (это явилось открытием реализма XIX века), Вольтер сохраняет ироническую дистанцию по отношению к материалу, давая ощутить читателю, что его мысль с каждым отдельным событием, поворотом сюжета, образом никогда целиком не совпадает. Между философской идеей и сюжетом у Вольтера больший или меньший зазор. В некоторых повестях Вольтера (например, в «Вавилонской принцессе») любовная история — всего лишь рамка для сатирического обозрения жизни и нравов Европы XVIII века. В «Кандиде» связь частной истории и философской идеи теснее, но и здесь ирония, пронизывающая повествование, указывает на то, что читателю не следует принимать всерьез любовь Кандида и Кунигунды. Подлинное содержание романа, его настоящий сюжет в другом — в поисках Кандидом истины, в приключениях самой мысли. Кандид не только любящий, как и ЗаДИ1\ он прежде всего философ, стремящийся из каждого жизненного столкновения извлечь смысл более широкий, увидеть каждый отдельный факт в связи с другими фактами, с миром в целом.

Уже с самого начала романа вводится образ Панглосса — учителя и воспитателя героя, последователя философии Лейбница —-Попа, утверждающего, что наш мир — лучший из возможных миров, и если в нем сейчас еще не все хорошо, то, бесспорно, все идет к лучшему. Панглоссу приходится плохо. Он заболевает сифилисом. Кандид встречает своего учителя, покрытого гнойпыми язвами, с безжизненными глазами, с кривым ртом, изъязвленным носом, с черными зубами, глухим голосом, измученного жестоким кашлем, от которого он каждый раз выплевывает по зубу. Но и в ртом жалком состоянии он продолжает уверять Кандида, будто все в этом мире устроено наилучшим образом и сам сифилис есть необходимый компонент прекраснейшего из миров. Своим личным опытом Панглосс пренебрегает, потому что опыт этот случайный, а он философ, и никакие личные несчастья и невзгоды не способны поколебать его взгляды. И даже тогда, когда происходит лиссабонская катастрофа, и бедного Панглосса португальские иезуиты решают повесить, он остается верен себе, «ибо Лейбниц не мог ошибаться и предустановленная гармония существует».

Но широкая панорама действительности, развернутая в романе, находится в кричащем противоречии с философией «оптимизма». Предустановленная гармония складывается из сифилиса, костров инквизиции, из тридцати тысяч жертв лиссабонской катастрофы и трехсот тысяч убитых во время семилетней войны, рабства и жесточайшей эксплуатации негров, насилия, обмана, грабежа. Вольтер иронически поясняет: «чем больше отдельных частных зол, тем лучше все идет в целом».

При описании всех этих зол, несчастий, страданий комический тон у Вольтера сохраняется, ибо сами носители зла смехотворны — они марионетки, но социальные силы, стоящие за их спиной, не смешны, они страшны. «Наш мир,— писал Вольтер,— арена кровавой трагедии и самой смехотворной комедии». Комическое переходит в трагическое, трагическое в смешное. Губернатор Буэнос-Айреса — фигура комическая, но то, что дает ему силу и власть, уже совсем не смешно, а серьезно. Но у Вольтера есть всегда и обратное движение — само серьезное смехотворно. Комическая фигура губернатора дискредитирует и те силы, которые она воплощает. Э™ силы сегодня страшны и для героев «Кандида» опасны, но они уже отменены самим ходом истории — они неразумны. -Это значит, что Вольтер возвышается над настоящим и смотрит на него из будущего. Меняются масштабы — то, что кажется значительным, становится ничтожным, что казалось страшным — смешным. Вольтер один и тот же предмет изображает как бы с двух разных точек зрения. Прием этот был использован в «Микромега-се», где Вольтер показывает землю через увеличительное и через уменьшительное стекла одновременно. В начале повести, описывая порядки Сириуса, Вольтер рисует лишь забавно остраненными, до грандиозных масштабов преувеличенными хорошо знакомые читателю нравы Франции XVIII века. А когда Микромегас совершает космическое путешествие и прибывает на нашу планету, автор смотрит на землю глазами своего героя, для которого Тихий океан всего лишь небольшая лужа, а человек — крошечная козявка, невидимая простым глазом. В «Микромегаее» это наглядно, в «Кандиде» скрыто.

В романе много злободневных намеков, затрагиваются реальные события и люди (Фридрих II, английский адмирал Бинг, журналист Фрерон, лиссабонская катастрофа, Парагвайское государство иезуитов, семилетняя война и т. д.). Современные Вольтеру люди и события изображены, однако, в гротескно-фантастической форме, выступают в чужом одеянии, и если даже называются прямо, то вплетенные в общую ткань романа сами становятся в один ряд с полуфантастическими существами и событиями. Сказочная страна Эльдорадо находится на вольтеровской карте где-то неподалеку от Парагвайского государства иезуитов. Это придает вполне реальному Парагваю фантастическую окраску. Зато фантастика благодаря этому приобретает достоверность. Реальное и фантастическое у Вольтера сближены, границы между ними подвижны.

В Эльдорадо вещи самые естественные и самые фантастические вызывают одинаковое удивление героев. Кандиду так же трудно поверить в то, что здесь нет монахов, которые поучают, спорят, управляют, строят козни и сжигают инакомыслящих, как и в фонтаны ликеров из сахарного тростника, обложенные драгоценными камнями, которые здесь ценятся не больше, чем в других странах булыжник. В Эльдорадо естественное представляется фантастичным, потому что в Европе фантастическое стало естественным. В Англии толпа спокойно взирает на убийство адмирала Бинга, казненного только за то, что он не убил достаточное количество людей, но в этой стране привыкли к тому, что время от времени расстреливают какого-нибудь адмирала, чтобы придать бодрости другим.

Реальное у Вольтера фантастично, ибо оно не отвечает логике разума; разумное тоже фантастично, ибо не находит опоры в самой действительности.

Логика и жизнь у Вольтера противоречат друг другу. Это определяет само построение романа, его композицию. Эпизоды в «Кандиде» сцеплены как в приключенческом романе — на основе случайности. Люди — песчинки, их несет поток жизни и бросает в разные стороны. Каждый эпизод — полная неожиданность и для героев и для читателя, он не имеет внутренней мотивировки, не вытекает из характеров, ничем не подготовлен. Из Голландии Кандид и Панглосс отправляются в Лиссабон. Все, что с ними происходит по пути, цепь случайностей: буря, землетрясение в Лиссабоне и т. д. Но каждое событие в то же время имеет у Вольтера и свою логику, оно как бы заранее задано, подчинено философской идее — развенчанию философии оптимизма. Так, буря возникает в романе как полемический аргумент, опровергающий учение Панглосса. «Пока он рассуждал,— говорит Вольтер,— воздух потемнел, ветры задули со всех четырех сторон и корабль был застигнут ужаснейшею бурей в виду Лиссабонского порта». Слова «пока он рассуждал» придают этой фразе иронический характер. Вольтер разрушает иллюзию правдоподобия, не заботится о том, чтобы читатель поверил в истинность происходящего, ведь «Кандид» — роман философский и главное в нем движение самой мысли, решение философской проблемы. Но смысл иронии шире: обнажая прием, демонстративно подчеркивая, что связь эпизодов всецело подчинена произволу автора, Вольтер иронизирует и над собственным художественным принципом, над самой философской идеей. Он строит свой роман, как Панглосс свою философию,— не считаясь с жизнью.

Идея и факт разлучены, отношения между ними у Вольтера подчеркнуто резки. Идея слишком философски обща, она над миром, действительность бездуховна, эмпирична, алогична, законы разума к ней не приложимы. Ирония в «Кандиде» обоюдоострая — она над действительностью, которая не отвечает идее, она и над идеей, если она противоречит жизни, не совпадает с ней. Ирония указывает на то, что идея должна овладеть действительностью, что действительность должна быть перестроена в соответствии с идеей. Это главная мысль «Кандида», она пронизывает и каждую клеточку вольтеровского повествования и роман в целом.

Сталкивая Кандида с жизнью, Вольтер заставляет своего героя разочароваться в философии оптимизма. После встречи с негром, который рассказывает о том, как бесчеловечно обращаются с его соплеменниками европейские колонизаторы, Кандид восклицает: «О, Панглосс, ты не предвидел этих гнусностей. Конечно, я отказываюсь от твоего оптимизма». Негр — это, конечно, всего лишь последнее звено в общей цепи зла, открывшегося взору героя. И все же встреча с негром знаменательна. Важно то, что не своя судьба, а чужая, не стихийное бедствие, а социальное неустройство заставили Кандида окончательно отказаться от философии «оптимизма». Мировое зло для Вольтера есть прежде всего зло социальное.

От оптимизма Панглосса Кандид приходит к пессимизму Мартена, другого философа, который теперь становится его спутником. Мартен — прямая противоположность Панглоссу: он не верит ни в божественный разум, ни в лучший из возможных миров, полагая, что не бог, а дьявол правит миром, что жизнь протекает «в летаргии скуки или в судорогах беспокойства» и зло неизбежно, так как заложено в самой природе вещей, в самом человеке.

Дальнейшие странствия героя только подтверждают мрачную философию Мартена — кругом зло, горе и страдания. И несмотря на это, Кандид не может до конца согласиться с ней.

Основной вопрос остался для Кандида нерешенным. Он по-прежнему не знает, что такое мир и что такое человек и каково место человека в мире. Когда Мартен и Панглосс спорили о метафизике и морали, Кандид оставался безучастным — «ни с чем не соглашался и ничего не утверждал».

Дело все в том, что с философией Панглосса Кандид порвал прежде всего потому, что не мог примириться с мыслью, что зло, его окружающее, естественно и нормально. Недаром чувство глубокого сострадания и возмущения, вызванное рассказом негра, было последней каплей, переполнившей чашу его терпения. Он не может признать, что все идет хорошо, когда на самом деле все идет плохо. «Мнение о лучшем из возможных миров,— писал Вольтер,— не только не утешает, оно ввергает в отчаяние».

Но и философия Мартена для Кандида неприемлема. При всей противоположности философии оптимизма она совпадает с ней в своих последних практических выводах. Как и Панглосс, Мартен зовет к примирению со злом, поскольку оно неискоренимо. «Будучи твердо убежден, что зло везде одинаково, он с терпением переносил все».

Философы спорят, а зло торжествует. Кандид ищет ответа на вопрос «что же делать», как искоренить зло. Лучший философ Турции дервиш призывает героя «молчать», «не вмешиваться». Эт0 очень близко тому, что говорил ангел Иезрад Дадигу. «Но» ЗаДи" га в «Кандиде» расшифровывается: «Но, преподобный отец,—

сказал Кандид,— ужасно много зла на земле». «Так что же,— сказал дервиш.— Кому до этого какое дело? Когда султан посылает корабль в Египет, заботится ли он о том, хорошо или худо корабельным крысам?»

Дервиш не отрицает ни разумности мира, ни наличия в нем зла. Но он убежден, что зло существует лишь по отношению к человеку, а бога так же мало заботит судьба человека, как султана — судьба корабельных крыс. Философия дервиша опровергает мнение о лучшем из возможных миров, ибо мнение это основывается на догмате о человеке, как центре мира и земле как центре мироздания. Вольтер зло шутит над антропоцентризмом Панглосса, утверждающим, что «камни образовались для того, чтобы их тесать и чтобы из них строить замки», а свиньи созданы, чтобы мы ели свинину круглый год. Еще в «Микромегасе», написанном раньше «Кандида», учение о земле как центре мироздания и человеке как хозяине мира вызывало гомерический хохот обитателей Сириуса и Сатурна, ибо в их глазах земля — только комок грязи, а человек — букашка, которую можно разглядеть лишь под микроскопом. И хотя дервиш не дает Кандиду нового ответа на вопрос «что же делать», поэтому его философия и не может явиться конечным выводом романа (практически она совпадает с учением Панглосса, со взглядами Мартена — зовет к резиньяции и примирению), все же она — необходимая ступенька на пути к истинному решению проблемы.

По притче дервиша о корабле и крысах выходит, что бог от человека отстранился, а следовательно, человеку нельзя уповать на бога, а надо рассчитывать на самого себя. Правда, сам дервиш таких выводов из ввовй нритчи не делает, но их вделают герои романа.

За встречей с дервишем следует встреча со стариком-садово-дом, оказавшимся первым счастливым человеком на долгом пути странствий героев. «У меня только двадцать арпанов земли,— рассказывает старик,— я возделываю их сам с моими детьми; работа гонит от нас три больших зла: скуку, порок и нужду». Возвращаясь на ферму, Кандид глубокомысленно рассуждал: «я знаю, надо возделывать наш сад» Эта формула примиряет всех героев романа — Кандида, Панглосса и Мартена, но каждый из них вкладывает в нее свой смысл, отвечающий его взглядам на мир.

«Вы правы,— сказал Панглосс,— когда человек был помещен в сад Эдема, то это было ut operaretur eum, чтобы и он работал. Это доказывает, что человек рожден не для покоя». В устах Панглосса слово «сад» сливается с образом райского сада, и таким образом эта формула оказывается выражением его прежней философии: жизнь подобна раю, все к лучшему в этом лучшем из миров, но и в раю надо работать, ибо труд — необходимый компонент, условие прекрасного мира.

Иначе понимает эту формулу Мартен: «Будем работать без рассуждения, это единственное средство сделать жизнь сносной». Зло неискоренимо, Мартен не верит в возможность изменения мира поэтому «будем работать без рассуждений») и в труде видит только средство, способное разогнать скуку и нужду отдельного частного человека. Под словом «сад» Мартен подразумевает всего лишь тот участок земли, на котором до сих пор трудился Кокам-6о и «проклинал свою судьбу».

Для Кандида формула «надо возделывать наш сад» имеет смысл более широкий — она становится ответом на вопрос «что же делать», обретенной им истиной. Кандид возвышается над обоими философами, одновременно соглашаясь и не соглашаясь с ними.

Образ райского сада возникает в романе не только в финале его. Замок барона Тундер-тен-тронка в Вестфалии поначалу казался Кандиду земным раем. Но из рая Кандид был изгнан за то, что имел неосторожность однажды за ширмой поцеловать дочь влиятельного барона, прекрасную Кунигунду. Глава вторая начинается словами: «Кандид, изгнанный из земного рая, шел сам не зная куда, плача, возводя очи к небу».

Образ рая снова возникает в главе, посвященной Эльдорадо. Эту фантастическую страну Кандид то и дело сопоставляет с Вестфалией. О вестфальском замке раньше сообщалось: «Барон был одним из самых могущественных вельмож в Вестфалии, ибо в замке его были двери и окна». Вестфали^ — рай мнимый, Эльдорадо — настоящий: Здесь царят материальное изобилие и свобода, люди здесь не знают ни деспотизма, ни власти золота. Но Эльдорадо — это сказка, мечта, то, чего нет. Поэтому Эльдорадо не укрепляет, а разрушает философию оптимизма. Встреча с негром, после которой Кандид расстается с философией Панглосса, следует за эпизодом Эльдорадо. И все же страна Эльдорадо имеет важное значение в романе. Эльдорадо — то, чего нет, но Эльдорадо — и то, что может и что должно быть. Кандид утратил мнимый рай, он должен сам создать другой — настоящий.

По поводу рассуждений Панглосса Кандид замечает: «Это хорошо сказано, но надо возделывать наш сад». В «Философском словаре» в статье «Рай» Вольтер писал, что слово paradis (рай) пришло из персидского языка и там оно означало фруктовый сад. «Кандид» переводит библейский образ на язык жизни, рай заменяя садом. Не в раю место человека, а на земле, не сад Эдем, а «наш сад» нужно возделывать. Слово «сад» в устах Кандида становится символом жизни. Мир неразумен, в нем царит зло, но он может и должен стать разумным. Для этого надо трудиться. Земной рай может быть построен лишь человеческими руками. Прав дервиш — мир не создан богом по мерке человека, человек должен завоевать все сам, своим трудом создать «вторую природу», отвечающую человеческому разуму,— и в этом смысл прогресса, в этом задача будущего.

Такое понимание формулы «надо возделывать наш сад» несомненно является определяющим для философского смысла романа и недаром эта мирная формула зазвучала в переписке Вольтера как революционный призыв к изменению мира.

Но в романе ясно ощутима и иная, пессимистическая, мартеновская нота. Она — результат понимания Вольтером противоречий буржуазной цивилизации, на которые он не закрывает глаза, но разрешить которые не в силах. Путь к «земному раю» — трудный и сложный путь. В отношении будущего Вольтер осторожен, не хочет делать слишком решительных выводов, рисовать утопические картины, вроде счастливой страны Эльдорадо. Вольтеру ясно одно: надо покончить с тем злом, с которым покончить можно,— с тиранией, католической церковью, религиозным фанатизмом, феодальным произволом. Окажется ли этого достаточно, чтобы наступило желанное царство разума, Вольтер не уверен. Но жизнь в дальнейшем должна подсказать новые решения. Не на просвещенного монарха, как в «Задиге», а на практическую деятельность простых людей теперь главная надежда Вольтера, Зта практическая деятельность важнее всех философских построений. Слово «сад» у Вольтера полисемично — оно включает в себя и смысл более широкий («наш сад» Кандида) и более узкий, тот, который вкладывает в него Мартен. Даже маленькое дело («сад» в мартеновском смысле), по мнению Вольтера, большего стоит, чем метафизические опоры. Вместе с Мартеном он говорит читателю: «Будем работать без рассуждений, это единственное средство сделать жизнь сносной».

Вопрос о мировом зле неотделим у Вольтера от проблемы цивилизации и прогресса. Концепция Вольтера резко расходилась не только с теорией предустановленной гармонии Лейбница — Попа. Она вызвала резкие возражения и Руссо. Полемизируя с Вольтером, он доказывал, что источником зла является не природа, а злоупотребления человека своими способностями.

Разумеется, и для Вольтера источник зла прежде всего в неразумных общественных порядках. Современную цивилизацию Вольтер подвергает не менее сокрушительной критике, чем Руссо. В этом оба философа согласны друг с другом. Их расхождения в ином: Руссо полагает, что человек был по-настоящему счастлив лишь в «естественном состоянии», находясь в единстве с природой, не противопоставив себя еще ей. По Вольтеру же, человек находится в разладе с природой и потому лишь цивилизованное состояние отвечает истинной сущности человека. Правда, до сих пор развитие принимало уродливые формы, цивилизация имела извращенный характер, она сохранила все худшие стороны «естественного состояния», следы еще неизжитого варварства. Но из этого вовсе не следует, что цивилизация — сама по себе зло. Вольтер всегда сохранял веру в спасительную роль разума и прогресса, культуры и просвещения.

В «Кандиде» утопическая страна Эльдорадо противопоставлена не только извращенной европейской цивилизации, но и «естественному состоянию» (эпизод с орельонами). Эльдорадо — страна высоко развитой цивилизации, несмотря на патриархальные черты ее общественного уклада. Она воплощение идеала Вольтера — единства цивилизации и природы. Вольтер верил в общественную природу человека и потому для него не существовало того непримиримого антагонизма между обществом и природой, о котором писал Руссо. Цивилизация может быть разумной — таково глубокое убеждение писателя.

Но следует помнить и о другой стороне дела. Апелляция к «естественному человеку» проистекала из революционного максимализма Руссо, готового отказаться от всех завоеваний цивилизации, лишь бы утвердить естественное равенство и свободу. А защита цивилизации у Вольтера неотделима от его приятия буржуазного прогресса со всеми присущими ему противоречиями.

Философско-сатирическая повесть известного французского писателя эпохи Просвещения «Кандид, или Оптимизм» была создана в конце 50-х годов XVIII века. Одно из наиболее популярных произведений Вольтера получило неожиданную судьбу. Долгое время оно было запрещено из-за «непристойностей», а сам писатель то признавал своё авторство, то отрекался от него.

Отправной точкой для создания «Кандида» стало реальное историческое событие – Лиссабонское землетрясение 1 ноября 1755 года. В повести оно занимает центральное место, в котором расходятся жизненные пути Кандида и философа Панглоса, формируется любовная сюжетная линия Кандида и Кунигунды и начинаются настоящие приключения главного героя.

С композиционной точки зрения, именно в этом пункте художественные события достигают своей кульминации. До прибытия в Лиссабон Кандид бесцельно скитался по земле, но обретение погибшей возлюбленной активизировало его и бросило в самую гущу жизни. Мирный философ под влиянием любви вмиг превращается в защитника дамы сердца: в начале он убивает богатого еврея, затем инквизитора. По прибытии героев в Южную Америку, Кандид протыкает шпагой брата Кунигунды, не желающего видеть свою сестру замужем за человеком без семидесяти двух поколений предков, и делает это настолько естественно, словно всю жизнь только этим и занимался. Впрочем, все убийства в повести носят чисто внешний характер. Повешенные, сожженные, заколотые и изнасилованные персонажи неизменно оказываются живы в силу чудесных обстоятельства и мастерства лекарей. Таким образом, автор отчасти оправдывает второе название своей повести – «Оптимизм», отчасти даёт читателю возможность развлечься в лучших традициях плутовского романа.

Приключенческое начало в «Кандиде» невероятно сильно. Путешествия главное героя по Европе, Южной Америке и странам Ближнего Востока служат основой для раскрытия современного Вольтеру мироустройства. Писатель показывает исторические и культурные реалии своего времени (например, военную экспедицию Португалии и Испании против парагвайских иезуитов в 1756 году или японский обычай топтать христианское распятие после торговли с голландцами), а также витающие в обществе легенды (о чудесной стране Эльдорадо). Кстати, именно мифическое государство всеобщего счастья и довольства становится в повести противопоставлением реально существующему миру. Только в Эльдорадо люди не берут денег за обед, не крадут, не сидят в тюрьмах, не судятся друг с другом. У них есть всё, что нужно для счастья, и это, безусловно, лучшая страна из всех возможных. В обычном же мире, вопреки разглагольствованием учителя Кандида, философа Панглоса и его реального прототипа, немецкого философа Готфрида Лейбница – всё совсем не к лучшему.

Главный герой, носящий говорящее имя Кандид (то есть «искренний», «простодушный»), поначалу принимает слова своего учителя за правду, но жизнь учит его обратному. Каждый человек, который встречается юноше, рассказывает ужасающие истории своей жизни. Несчастья сопровождают персонажей вне зависимости от их социального положения: в «Кандиде» одинаково плохо живётся и особам королевских кровей, и простым людям. Женская красота Кунигунды, к примеру, становится для девушки настоящим проклятием: её желают все мужчины, но никто, кроме Кандида, не хочет обладать красавицей на законных основаниях.

В повести «Кандид, или Оптимизм» Вольтер иронизирует над общественными представлениями и пороками, культурой и религией, чувствами и поступками. Французский просветитель устами своего героя, венецианского вельможи Покукуранте, весьма нелестно отзывается о навязывании обществом мнения о том, перед какими произведениями культуры человек должен преклоняться. При этом над самим Покукуранте автор тоже смеётся, поскольку видит в нём личность не столько бунтующую, сколько прогибающуюся под общественные представления.

В некоторых репликах героев авторская ирония перерастает в целый анекдот. К примеру, Кандид объясняет убийство еврея и прелата тем, что «...когда человек влюблён, ревнив и высечен инквизицией, он себя не помнит». Кунигунда, плачущая об украденных бриллиантах, задаётся вопросом, на что жить дальше и очень тонко, чисто по-женски, подмечает: «Где найти инквизиторов и евреев, которые снова дадут мне столько же?».

Сатирическое начало в повести неотделимо от философского. «Кандид, или Оптимизм» заканчивается мудростью турецкого старца, подсказавшего героям, как жить в мире, наполненном злом и страданиями. По мнению восточного мудреца, истинное счастье человека – в труде, и не распылённом по всей земле, а сосредоточенном на маленьком участке своего сада.

Лучшая философская повесть Вольтера - «Кандид» (1759). Критика феодального общества достигает здесь наибольшей остроты. Подвижная интрига (действующие лица постоянно странствуют) позволяет Вольтеру дать широкий охват действительности. Правда, он не придерживается принципа исторически точного изображения тех или иных явлений. «Кандид» лишен национального и исторического колорита. Не ограничивая себя социальными и бытовыми подробностями, Вольтер свободно перемещает своих героев из одной страны в другую.

Они словно в сказке, точно по волшебству, быстро минуют огромные расстояния. В хаосе, сутолоке жизни они расходятся, затем встречаются, чтобы разойтись вновь. Автор ведет их от одного испытания к другому. Его мысль кажется иногда чересчур субъективной. Но при всей кажущейся произвольности, она впитала в себя большую жизненную правду и потому служит надежным путеводителем по жизни. Вольтер в целом глубоко и правдиво раскрывает существенные стороны действительности.

Повесть построена по обычному для Вольтера принципу. Человек морально неиспорченный, с доверием относящийся к людям, сталкивается со страшным миром, полным зла и коварства. Кандид входит в жизнь, ничего не зная о ее бесчеловечных законах. По характеристике автора, он был одарен «от природы самым смирным нравом. Физиономия его соответствовала простоте души». Все несчастья Кандида предопределены отнюдь не его характером. Он жертва обстоятельств и ложного воспитания. Учитель Панглосс учил его оптимистически воспринимать любые удары судьбы. Кандид отнюдь не баловень жизни. В отличие от Задига он лишь незаконный отпрыск дворянской фамилии. У него нет никакого богатства. При малейшем нарушении сословной иерархии, вызванном проснувшимся чувством к Кунигунде, его без всяких средств к существованию выгоняют из замка. Кандид странствует по свету, не имея другой защиты от несправедливости, кроме отменного здоровья и философии оптимизма.

Герой Вольтера«никак не может привыкнуть к мысли, что человек не властен распоряжаться своей судьбой.

Насильно завербованный в болгарскую (прусскую) армию, Кандид позволил себе однажды роскошь прогуляться за пределами казармы. В наказание за такое своеволие ему пришлось, ядовито замечает Вольтер, «сделать выбор во имя божьего дара, называемого Свободой» или пройтись тридцать шесть раз под палками или разом получить двенадцать пуль в лоб.

«Кандид», как и другие произведения Вольтера, проникнут чувством, горячего протеста против насилий над личностью. В повести осмеян «просвещенный» монархический режим прусского короля Фридриха II, где человек может свободно или умереть или быть замученным. Другого пути у него нет. Изображая мытарства Кандида у болгар, Вольтер не измышлял факты. Многое им было списано просто с натуры, в частности, экзекуция над Кандидом. В мемуарах Вольтер рассказывает о злосчастной судьбе одного немецкого дворянина, который так же, как и Кандид, из-за своего высокого роста был насильно схвачен королевскими вербовщиками и определен в солдаты. «Бедняга в сообществе с несколькими товарищами совершил вскоре после этого побег; его поймали и привели к покойному королю, которому он заявил чистосердечно, что раскаивается только в одном: в том, что не убил такого тирана, как он. В ответ на это ему отрезали нос и уши, тридцать шесть раз прогнали палками сквозь строй, после чего отправили катать тачку в Шпандау».

Вольтер решительно осуждает войны, ведущиеся в интересах правящих кругов и абсолютно чуждые и непонятные народу. Кандид невольно оказывается свидетелем и участником кровавой бойни. Особенно Вольтера возмущают зверства над мирным населением. Вот как он описывает аварскую деревню, сожженную «в силу международного права»: «Здесь валялись изувеченные старики, а у них на глазах умирали их зарезанные жены, с расплюснутыми младенцами у окровавленных грудей; девушки с распоротыми животами... лежали при последнем издыхании; другие, полуобгоревшие, вопили, прося добить их. На земле валялись мозги, отрубленные руки и ноги». Рисуя страшную картину мира, Вольтер разрушает философию оптимизма. Проводник ее, Панглосс, полагает, что «чем более несчастий, тем выше общее благоденствие». Следствием любого зла, по его мнению, является добро и поэтому надо с надеждой смотреть в будущее. Собственная жизнь Панглосса красноречиво опровергает его оптимистические убеждения. При встрече с ним в Голландии Кандид видит перед собой покрытого нарывами бродягу, с разъеденным носом, криворотого и гнусавого, выплевывающего при кашле после каждого усилия по зубу.

Вольтер остроумно высмеивает церковь, которая ищет причины не-.совершенства мира в греховности людей. Даже возникновение лиссабонского землетрясения, свидетелями которого оказались Панглосс и Кандид, она объясняла широким распространением еретичества.

Жизнь Кунигунды - страшное обвинение господствующему общественному строю. Через всю повесть красной нитью проходит тема абсолютной незащищенности человека, его бесправия в условиях феодальной государственности. Какие только испытания не проходит Кунигун-да! Ее насилуют, принуждают стать любовницей капитана, который продает ее еврею Иссахару. Затем она - предмет сексуальных вожделений инквизитора и т. д. Кунигунда поистине игрушка в руках судьбы, которая, однако, имеет вполне реальное содержание, - это феодально-крепостнические отношения, где торжествуют меч и кнут, где попрано все человеческое, основанное на законах разума и природы. История жизни старухи, в прошлом красавицы, дочери римского папы и принцессы Палестринской, также трагична. Она подтверждает мысль Вольтера о том, что жизнь Кунигунды не исключение, а вполне типическое явление. Во всех уголках земного шара люди страдают, они не защищены от беззакония.

Писатель стремится раскрыть всю глубину безумия современной ему жизни, в которой возможны самые невероятные, фантастические случаи. Именно сюда уходит своими корнями условность, занимающая большое место в «Кандиде» и в других философских повестях. Условные формы художественного изображения в творчестве Вольтера возникли на основе действительной жизни. В них нет той нездоровой, религиозной фантастики, которая была распространена в литературе XVII-XVIII вв. Условное у Вольтера - форма заострения необычных, но вполне возможных жизненных ситуаций. Кажутся невероятными приключения Кунигунды и старухи, но они типичны в условиях феодального общества, когда произвол - это все, а Человек, его свободная воля - ничто. Вольтер, в отличие от Рабле и Свифта, не прибегает к деформации действительности. У него, по существу, нет великанов, нет лилипутов или говорящих, разумных лошадей. В его повестях действуют обычные, люди. У Вольтера условность связана прежде всего с гиперболизацией неразумных сторон общественных отношений. Чтобы как можно резче и рельефнее подчеркнуть неразумие жизни, он заставляет своих героев пережить сказочные приключения. Причем удары судьбы в повестях Вольтера в равной мере испытывают представители всех социальных слоев - и венценосцы, и разночинная голь, как например, Панглосс или бедный ученый Мартэн.

Вольтер рассматривает жизнь не столько с позиций закрепощенного, обездоленного народа, сколько с общечеловеческой точки зрения. В 26-й главе «Кандида» Вольтер собрал под крышей одной гостиницы в Венеции шесть бывших или «несостоявшихся» европейских монархов. Ситуация, вначале воспринимаемая как карнавальный маскарад, постепенно обнаруживает свои реальные очертания. При всей своей сказочности она вполне жизненна. Изображенные Вольтером короли реально существовали и по ряду обстоятельств вынуждены были оставить трон. Условность, допущенная писателем, состояла лишь в том, что он всех незадачливых правителей свел в одно место, чтобы крупным планом, с предельной концентрацией мысли подчеркнуть свой тезис о незащищенности личности даже высокого общественного ранга в современном мире.

Правда, Вольтер устами Мартэна заявляет о том, что «на свете миллионы людей гораздо более достойны сожаления, чем король Карл-Эдуард, император Иван и султан Ахмет».

Кандид с необычайным упорством разыскивает Кунигунду. Его настойчивость как будто вознаграждается. В Турции он встречает Кунигунду, которая из пышной красавицы превратилась в морщинистую старуху с красными слезящимися глазами. Кандид женится на ней только из желания досадить ее брату барону, упорно противящемуся этому браку. Панглосс в финале повести также лишь некое подобие человека. Он «сознавался, что всегда страшно страдал» и только из упрямства не расставался с теорией о лучшем из миров.

Критикуя общественные порядки Европы и Америки, Вольтер в «Кандиде» рисует утопическую страну Эльдорадо. Здесь все фантастически прекрасно: изобилие золота и драгоценных камней, фонтаны розовой воды, отсутствие тюрем и т. п. Даже камни мостовой тут пахнут гвоздикой и корицей. Вольтер относится к Эльдорадо с легкой иронией. Он сам не верит в возможность существования такого идеального края. Недаром Кандид и - Какамбо оказались в нем совершенно случайно. Путей к нему никто не знает и, следовательно, достичь его совершенно, невозможно. Таким образом, общий пессимистический взгляд на мир остается. Мартэн с успехом доказывает, что «на земле очень мало добродетели и очень мало счастья, исключая, быть может, Эльдорадо, куда никто не может попасть».

Непрочны и несметные богатства, вывезенные героем повести из Америки. Они буквально «тают» с каждым днем. Доверчивого Кандида обманывают на каждом шагу, рушатся его иллюзии. Вместо предмета юношеской любви он получает в итоге всех своих скитаний и страданий сварливую старуху, вместо сокровищ Эльдорадо - у него лишь небольшая ферма. Что же делать? Логически рассуждая, из мрачной картины, нарисованной Вольтером, возможен вывод: если мир так плох, то необходимо его изменить. Но писатель не делает такого радикального заключения: Очевидно, причина в неясности его общественного идеала. Язвительно высмеивая современное ему общество, Вольтер ничего не может ему противопоставить, кроме утопии. Он не предлагает никаких реальных путей преобразования действительности.

В творчестве и в самой жизни Вольтера ярче всего воплотились характерные черты эпохи Просвещения, ее проблемы и сам человеческий тип просветителя: философа, писателя, общественного деятеля. Именно поэтому его имя стало как бы символом эпохи, дало название целому умственному течению европейского масштаба («вольтерьянству»), хотя многие из его современников существенно опередили его в области философских, политических и социальных идей.

Франсуа-Мари Аруэ (Francois-Marie Arouet, 1694 - 1778), вошедший в историю под именем Вольтер (Voltaire), родился в семье богатого парижского нотариуса. Отцовское состояние, приумноженное в дальнейшем благодаря его собственным деловым способностям, обеспечило ему материальную независимость, которая позволяла в опасные минуты жизни менять местожительство, надолго покидать Париж и Францию, не рискуя впасть в нужду. Вольтер обучался в лучшем по тем временам иезуитском коллеже, где кроме традиционного классического образования (над которым он потом жестоко смеялся) он приобрел прочные дружеские связи с отпрысками знатных семей, впоследствии занимавшими важные государственные посты. Юность Вольтера протекала в аристократических литературных кружках, оппозиционно настроенных по отношению к официальному режиму. Там он прошел первую школу вольнодумства и сумел обратить на себя внимание остроумием, изяществом и дерзостью своих стихов. Литературный успех стоил ему кратковременного заключения в Бастилию - его сочли автором памфлета на регента Филиппа Орлеанского. После освобождения, осенью 1718 г. в театре Французской Комедии была представлена его трагедия «Эдип», на афише которой впервые появился литературный псевдоним «Вольтер» (в дальнейшем он прибегал к множеству других псевдонимов, когда хотел скрыть свое авторство).

Литературная работа Вольтера в 1726 г. была прервана новым арестом - на этот раз в результате ссоры с надменным аристократом кавалером де Роган, который приказал своим лакеям избить Вольтера палками. Этот демонстративный жест аристократа по отношению к буржуа и позиция невмешательства, занятая знатными друзьями Вольтера, дали ему ясно почувствовать свою неполноправность перед лицом сословных привилегий. Противник Вольтера, воспользовавшись семейными связями, упрятал его в Бастилию. Выйдя из заключения, Вольтер по совету друзей уехал в Англию, где пробыл около двух лет. Там он закончил национально-героическую поэму «Генриада» (1728), начатую еще в 1722 г.

Знакомство с политической, общественной и духовной жизнью Англии имело огромное значение для мировоззрения и творчества Вольтера. Свои впечатления он отразил в компактной, публицистически заостренной форме в «Философских (или Английских) письмах». Изданная во Франции в 1734 г., книга эта сразу же была запрещена и сожжена рукой палача как богохульная и крамольная. В ней Вольтер, сохраняя критическое отношение к английской действительности, подчеркивал ее преимущества перед французской. Это касалось прежде всего религиозной терпимости по отношению к сектам и вероисповеданиям, не принадлежавшим к официальной англиканской церкви, конституционных прав, охраняющих неприкосновенность личности, уважения к людям духовной культуры - ученым, писателям, артистам. Ряд глав книги посвящен характеристике английской науки, философии (особенно Локку), литературе и театру. Большое впечатление произвел на Вольтера Шекспир, впервые увиденный им на сцене и до тех пор совершенно неизвестный во Франции.

Острокритическая позиция Вольтера по отношению к церкви и двору навлекла на него преследования, которые могли обернуться новым арестом. Он счел разумным укрыться вдали от Парижа в поместье своей подруги маркизы дю Шатле, одной из самых умных и образованных женщин того времени. Пятнадцать лет, проведенные им в ее замке Сире в Шампани, были наполнены активной и разнообразной деятельностью. Вольтер писал во всех литературных и научно-публицистических жанрах. За эти годы им написаны десятки театральных пьес, множество стихотворений, поэма «Орлеанская девственница», исторические труды, популярное изложение теории Ньютона, философские сочинения («Трактат о метафизике»), полемические статьи. На протяжении всей жизни Вольтер вел обширную переписку, составившую десятки томов. Эти письма раскрывают перед нами облик неутомимого борца за свободу мысли, защитника жертв фанатизма, мгновенно откликавшегося на проявления общественной несправедливости и беззакония.

Отношения Вольтера с французским двором носили напряженный характер. Его попытки сделать дипломатическую карьеру потерпели неудачу. Королевская фаворитка маркиза де Помпадур препятствовала как его придворной, так и литературной карьере, ее интриги и происки иезуитов тормозили его избрание во Французскую академию (оно состоялось только в 1746 г. после трех неудачных попыток). Вольтеру приходилось бороться за постановку своих трагедий, которые подвергались запретам цензуры.

После смерти маркизы дю Шатле (1749) Вольтер по приглашению Фридриха II приехал в Пруссию. Три года, проведенные в прусской резиденции в Потсдаме (1750 - 1753) на королевской службе, раскрыли ему глаза на подлинный смысл «просвещенного» правления этого «философа на троне». Фридрих охотно демонстрировал перед мировым общественным мнением свою религиозную терпимость (в пику правителям католических стран, с которыми он находился в постоянных военных конфликтах). Он сформировал свою Академию из французских ученых и писателей, преследуемых на родине за вольнодумство. Но и с этими людьми он оставался тем же грубым и коварным деспотом, каким был со своими подданными. Вольтер увидел в Пруссии нищету крестьянства, ужасы рекрутчины и армейской муштры. После конфликта с королем он подал в отставку и пожелал покинуть прусский двор. Разрешение было дано, но на пути во Францию Вольтер был задержан прусскими жандармами, подвергнут грубому и оскорбительному обыску.

Возвращение на родину не сулило ему ничего утешительного, и он предпочел обосноваться на территории Женевской республики, вблизи от французской границы («Передние лапы во Франции, задние в Швейцарии; смотря по тому, откуда грозит опасность, я поджимаю то одни, то другие», - писал он друзьям). Он приобрел несколько имений, из которых Ферней стал его главным местопребыванием и центром мирового культурного паломничества. Здесь Вольтер провел последние 24 года жизни. Здесь его посещали писатели, актеры - исполнители его пьес, общественные деятели, путешественники из разных стран Европы (в том числе и из России). Здесь искали убежища и защиты жертвы фанатизма и произвола. Именно в эти годы приобретает особенный размах общественная деятельность Вольтера и достигает своего апогея его мировой авторитет.

В начале 1760-х годов в Тулузе по инициативе церковных властей было возбуждено судебное дело против протестанта Жана Каласа, обвиненного в убийстве сына,якобы;за то, что тот собирался перейти в католичество. Процесс велся с нарушением всех юридических норм, привлекались лжесвидетели, обвиняемый был подвергнут жестоким пыткам, но так и не признал себя виновным. Тем не менее по приговору суда он был четвертован, а тело его было сожжено. Вольтер длительное время занимался собиранием материалов для пересмотра дела, привлек к нему авторитетных юристов, а главное - мировое общественное мнение. Пересмотр дела Каласа, закончившийся посмертной реабилитацией и возвращением прав его семье, превратился в обличение религиозного фанатизма и судебного произвола. Почти одновременно в той же Тулузе было возбуждено аналогичное дело против другого протестанта - Сирвена, которому вовремя удалось бежать из города и спастись от расправы. Вольтер добился оправдания и в этом случае. Третий процесс обрушился на молодого человека - кавалера де Ла Барра, обвиненного в осквернении святынь и в атеизме. В качестве одной из улик фигурировал найденный у него «Философский словарь» Вольтера. Ла Барра казнили, предварительно вырвав ему язык. В эти годы лозунгом Вольтера, которым он начинал все свои письма, был: «Раздавите гадину!» (т. е. католическую церковь). Известны его выступления против судебного произвола и беззаконий в ряде других процессов.

В последние годы жизни имя «Фернейского патриарха» было окружено ореолом всемирного признания, но вернуться в Париж он не решался, опасаясь возможных репрессий. Только после смерти Людовика XV, когда у многих современников возникли надежды на более либеральное правление его преемника (иллюзии, оказавшиеся кратковременными), он позволил убедить себя и весной 1778 г. приехал в столицу. Вольтера ожидал настоящий триумф - толпы народа встречали его карету с цветами, в театре Французской Комедии он присутствовал на представлении своей последней трагедии «Ирена», актеры увенчали его бюст лавровым венком. Через несколько дней Вольтер скончался. Его племянник увез тело тайком из столицы, предвидя возможные осложнения с похоронами - церковь не упустила бы случая свести с ним счеты. Действительно, на следующий день после похорон (в аббатстве Сельер в Шампани) пришло запрещение местного епископа хоронить Вольтера. В 1791 г. его прах был перенесен в Пантеон в Париже. Обширная библиотека Вольтера, хранящая множество его помет на полях, была куплена Екатериной II у его наследников и в настоящее время хранится в Российской национальной библиотеке в Санкт-Петербурге.

По своим философским взглядам Вольтер был деистом. Он отрицал бессмертие и нематериальность души, решительно отвергал учение Декарта о «врожденных идеях», противопоставляя ему эмпирическую философию Локка. В вопросе о Боге и об акте творения Вольтер занимал позиции сдержанного агностика. В «Трактате о метафизике» (1734) он привел ряд доводов «за» и «против» существования Бога, пришел к выводу о несостоятельности тех и других, но уклонился от окончательного решения этого вопроса. К любым официальным вероучениям он относился резко отрицательно, религиозные догмы и обряды высмеивал как несовместимые с разумом и здравым смыслом (особенно в «Объясненной Библии», 1776, и «Философском словаре», 1764), однако считал, что критику религии может позволить себе только просвещенная элита, между тем как простой народ нуждается в религиозном учении как сдерживающем нравственном начале («Если бы Бога не было, его надо было бы выдумать»). Разумеется, такую религию он мыслил себе свободной от принуждения, нетерпимости и фанатизма. В этом двояком подходе к религии сказался присущий Вольтеру «аристократизм» мышления, проявившийся и в его социальных воззрениях: выступая против нищеты, он, тем не менее, считал необходимым разделение общества на бедных и богатых, в котором видел стимул прогресса («Иначе кто стал бы мостить дороги?»).

В ряде философских вопросов взгляды Вольтера заметно эволюционировали. Так, до 1750 г. он, хотя и с оговорками, разделял оптимистическое миропонимание, свойственное европейскому Просвещению на раннем этапе (Лейбниц, Шефтсбери, А. Поуп), и связанный с ним детерминизм - признание причинно-следственной связи, господствующей в мире и создающей относительный баланс добра и зла. Эти взгляды отразились в его ранних философских повестях («Задиг», 1747) и поэмах («Рассуждение о человеке», 1737). В середине 1750-х годов Вольтер отходит от этой концепции и предпринимает решительную критику оптимистической философии Лейбница. Толчком послужил, с одной стороны, его прусский опыт, с другой - Лиссабонское землетрясение 1755 г., разрушившее не только большой город, но и оптимистическую веру многих современников в мудрость всеблагого высшего Промысла. Этому событию посвящена философская поэма Вольтера о гибели Лиссабона, в которой он прямо выступает против теории мировой гармонии. На более широком материале эта полемика развита в философской повести «Кандид, или Оптимизм» (1759) и ряде памфлетов («Невежественный философ» и др.).

Большое место в творчестве Вольтера занимают исторические труды. В первом из них, «История Карла XII» (1731), дается жизнеописание шведского короля, который, по мысли Вольтера, представлял архаичный, обращенный в прошлое тип монарха-завоевателя. Его политическим антагонистом выступает Петр I - монарх-реформатор и просветитель. Для многих теоретиков государственной власти фигура Петра представлялась в ореоле идей «просвещенной монархии», который они тщетно искали среди западноевропейских правителей. Для Вольтера сам выбор этой антитезы (Карл - Петр) подтверждал его основную философско-историческую идею: борьбу двух противоположных принципов, олицетворяющих прошлое и будущее и воплощенных в выдающихся личностях. Книга Вольтера написана как увлекательное повествование, в котором динамичное действие сочетается с беспощадной меткостью оценок и живым искусством портрета героев. Такой тип исторического повествования был совершенно новым и резко контрастировал с официальными славословиями и скучной фактографией, которые господствовали в исторических сочинениях его времени. Новым было и обращение к только что отшумевшим, современным событиям. Тридцать лет спустя Вольтер вновь обратился к фигуре Петра - на этот раз в специальном труде, написанном по поручению русского двора: «История России в царствование Петра» (1759 - 1763). В эти годы, когда его особенно волновала проблема вмешательства церкви в дела государства, для него на первый план выдвинулась независимая политика Петра, ограничившего полномочия церкви чисто религиозными делами.

Анализу недавнего прошлого национальной истории посвящен фундаментальный труд «Век Людовика XIV» (1751), в котором Вольтер развертывает широкую панораму жизни Франции при предыдущем царствовании. В отличие от традиций историографии того времени, писавшей истории королей и военных походов, Вольтер подробно останавливается на экономической жизни, на реформах Кольбера, на внешней политике, религиозных спорах и, наконец, на французской культуре «золотого» классического века, которую Вольтер высоко ценил. Книга Вольтера была запрещена цензурой не только из-за критической оценки покойного монарха, но и из-за слишком явного контраста блестящего прошлого века и ничтожного нынешнего.

Самым значительным историческим сочинением Вольтера явился его труд по всемирной истории «Опыт о нравах и духе народов» (1756), представляющий по замыслу и широте охвата известную аналогию с трудом Монтескьё «О духе законов». В отличие от своих предшественников, начинавших историю рода человеческого с грехопадения Адама и Евы и доводивших ее до эпохи переселения народов, Вольтер начинает историю человечества с первобытного состояния (о котором отчасти судит по описаниям жизни дикарей на далеких островах Тихого океана) и доводит ее до открытия Америки. Здесь особенно отчетливо выступает его философия истории: мировые события подаются под знаком борьбы идей - разума и суеверий, гуманности и фанатизма. Тем самым историческое исследование подчинено у Вольтера все той же публицистической и идеологической задаче - разоблачению жрецов и священнослужителей, равно как и основателей религиозных учений и институтов.

Те же принципы философского и одновременно публицистического подхода к историческому материалу лежат в основе уже первой большой поэмы Вольтера «Генриада» (1728), воспевающей Генриха IV. Для Вольтера он воплощает идею «просвещенного монарха», поборника веротерпимости. В поэме изображена эпоха религиозных войн во Франции (конец XVI в.). Один из самых впечатляющих ее эпизодов - описание Варфоломеевской ночи, о которой Генрих рассказывает английской королеве Елизавете. Сама поездка Генриха в Англию представляет собой свободный вымысел поэта, но, по мнению Вольтера, такой вымысел правомерен, даже когда речь идет о сравнительно недавнем прошлом, хорошо известном читателям, - все дело в том, чтобы вымысел оставался в пределах «возможного», не противоречил ему. Английский эпизод нужен Вольтеру, чтобы ввести описание государственного устройства Англии, религиозной терпимости, т. е. тех тем, которые вскоре будут развернуты в «Философских письмах». Другим примером «актуализации» исторического материала может служить «вещий сон» Генриха (традиционный мотив эпической поэмы), в котором св. Людовик рассказывает ему историю Франции и ее ближайшее будущее при потомках Генриха - Людовиках XIII и XIV, т. е. уже прямым образом доведенное до современности. Эту «актуализацию» Вольтер пытался совместить с каноническими правилами построения классической эпопеи: следуя античным образцам - Гомеру и Вергилию, - он вводит традиционные сюжетные мотивы: бурю на море, любовный эпизод в замке красавицы Габриели д’Эстре, в объятиях которой Генрих чуть было не забывает о своей высокой миссии, и т. д. Вольтер пытается в рационалистическом духе переосмыслить и обязательный «верхний пласт» действующих лиц -вместо античных богов, вмешивающихся в судьбы людей, он вводит аллегорические фигуры Фанатизма, Раздора, Молвы. Однако эти попытки современного переосмысления поэтической системы, сложившейся в других условиях, на другом материале, оказались несостоятельными - актуальное содержание на каждом шагу приходило в столкновение с окостеневшей формой. Восторженно встреченная современниками, воспитанными в классическом вкусе, «Генриада» в дальнейшем утратила свое поэтическое звучание (за исключением впечатляющей картины Варфоломеевской ночи).

Гораздо более цельными и художественно действенными оказались опыты Вольтера в новом жанре «философской поэмы», рожденной эпохой Просвещения. В 1722 г. он написал поэму «За и против», в которой сформулировал основные положения «естественной религии» - деизма. В поэме он отвергает саму идею канонической и догматической религии, представление о Боге как неумолимой карающей силе, выступает в защиту жертв фанатизма, в частности языческих племен Нового Света. В дальнейшем Вольтер не раз обращался к жанру «философской поэмы», бессюжетной, сочетающей патетическое красноречие с меткими остроумными обличениями и парадоксами.

Самой известной поэмой Вольтера является «Орлеанская девственница», вышедшая в середине 1750-х годов без ведома автора в сильно искаженном виде. Вольтер работал над поэмой с середины 1720-х годов, постоянно расширяя текст, но публиковать ее опасался. Выход «пиратского» издания вынудил его выпустить ее в 1762 г. в Женеве, однако без имени автора. Поэма сразу же была внесена в «Список запрещенных книг» французской цензурой.

Задуманная первоначально как пародия на поэму второстепенного автора XVII в. Шаплена «Девственница», поэма Вольтера переросла в уничтожающую сатиру на церковь, духовенство, религию. Вольтер развенчивает в ней слащавую и ханжескую легенду о Жанне д’Арк как избраннице неба. Пародийно обыгрывая мотив чудодейственной силы, проистекающей из чистоты и девственности Жанны, ставшей залогом и условием ее победы над англичанами, Вольтер доводит эту мысль до абсурда: сюжет строится на том, что девичья честь Жанны служит предметом посягательств и коварных козней со стороны врагов Франции. Следуя традициям литературы эпохи Возрождения, Вольтер многократно использует этот эротический мотив, высмеивая, с одной стороны, ханжескую версию о сверхъестественной сущности подвига Жанны, с другой - показывая целую вереницу развратных, корыстных, лживых и вероломных священнослужителей разного ранга - от архиепископа до простого невежественного монаха. В истинно ренессансном духе описаны нравы, царящие в монастырях и при дворе изнеженного и легкомысленного Карла VII. В этом монархе времен Столетней войны и в его любовнице Агнесе Сорель современники без труда узнавали черты Людовика XV и маркизы де Помпадур.

В качестве «небесных сил», обязательных в высокой эпической поэме, Вольтер вводит двух враждующих святых - покровителей Англии и Франции - св. Георгия и св. Дениса. Традиционные сражения богов в гомеровском эпосе оборачиваются здесь рукопашной дракой, кабацкой потасовкой, откушенным ухом и поврежденным носом. Тем самым Вольтер продолжает традицию бурлескной поэмы XVII в., подававшей высокий сюжет в сниженно вульгарном духе. В таком же ключе выдержан и образ главной героини - краснощекой трактирной служанки с увесистыми кулаками, способной постоять за свою честь и обратить в бегство врагов на поле боя. Художественная структура поэмы насквозь пронизана пародийными элементами: кроме поэмы Шаплена пародируется сам жанр героической эпопеи с ее традиционными сюжетными ситуациями и стилистическими приемами.

«Орлеанская девственница» с момента своего появления и по сей день вызывает самые противоречивые оценки и суждения. Одни (например, молодой Пушкин) восхищались ее остроумием, дерзостью, блеском; другие негодовали по поводу «глумления над национальной святыней». Между тем подвиг Жанны как народной героини был недоступен сознанию Вольтера, ибо, согласно его исторической концепции, не народ вершит историю, а столкновение идей - светлых и темных. В «Опыте о нравах и духе народов» (1756) он с возмущением говорит о мракобесах-церковниках, «в своей трусливой жестокости осудивших эту мужественную девушку на костер». И одновременно он говорит о наивном, непросвещенном сознании простой крестьянской девушки, легко поверившей во внушенную ей идею своего божественного предназначения и избранничества. Жанна для Вольтера-историка - пассивное орудие и одновременно жертва чужих устремлений, интересов, интриг, а не активное действующее лицо истории. Это и позволило ему интерпретировать без какого-либо пиетета фигуру Жанны в своей сатирической антиклерикальной и антирелигиозной поэме.

Заметное место в художественном творчестве Вольтера занимают драматические жанры, в особенности трагедии, которых он за шестьдесят лет написал около тридцати. Вольтер прекрасно понимал действенность театрального искусства в пропаганде передовых просветительских идей. Он сам был превосходным декламатором, постоянно участвовал в домашних представлениях своих пьес. Его часто навещали актеры из Парижа, он разучивал с ними роли, составлял план постановки, которой придавал большое значение в достижении зрелищного эффекта. Много внимания он уделял теории драматического искусства.

В трагедиях Вольтера еще яснее, чем в поэзии, выступает трансформация принципов классицизма в духе новых просветительских задач. По своим эстетическим взглядам Вольтер был классицистом. Он принимал в целом систему классицистской трагедии - высокий стиль, компактность композиции, соблюдение единств. Но вместе с тем его не удовлетворяло состояние современного трагедийного репертуара - вялость действия, статичность мизансцен, отсутствие всяких зрелищных эффектов. Сенсуалист по своим философским убеждениям, Вольтер стремился воздействовать не только на разум, на сознание зрителей, но и на их чувства - об этом он не раз говорил в предисловиях, письмах, теоретических сочинениях. Этим и привлек его на первых порах Шекспир. Упрекая английского драматурга за «невежественность» (т.е. незнание правил, почерпнутых у древних), за грубость и непристойности, недопустимые «в порядочном обществе», за совмещение высокого и низкого стиля, сочетание трагического и комического в одной пьесе, Вольтер отдавал должное выразительности, напряженности и динамизму его драм. В ряде трагедий 1730 - 1740-х годов чувствуются следы внешнего влияния Шекспира (сюжетная линия «Отелло» в «Заире», «Гамлета» в «Семирамиде»). Он создает перевод-переделку шекспировского «Юлия Цезаря», рискнув обойтись в этой трагедии без женских ролей (вещь неслыханная на французских подмостках!). Но в последние десятилетия жизни, став свидетелем растущей популярности Шекспира во Франции, Вольтер всерьез встревожился за судьбу французского классического театра, явно отступавшего под натиском пьес английского «варвара», «ярмарочного шута», как он теперь называет Шекспира.

Трагедии Вольтера посвящены актуальным общественным проблемам, волновавшим писателя на протяжении всего его творчества: прежде всего это борьба с религиозной нетерпимостью и фанатизмом, политический произвол, деспотизм и тирания, которым противостоят республиканская добродетель и гражданский долг. Уже в первой трагедии «Эдип» (1718) в рамках традиционного мифологического сюжета звучит мысль о беспощадности богов и коварстве жрецов, толкающих слабых смертных на преступления. В одной из самых известных трагедий - «Заире» (1732) действие происходит в эпоху крестовых походов на Ближнем Востоке. Противопоставление христиан и мусульман проведено явно не в пользу первых. Веротерпимому и великодушному султану Оросману противостоят нетерпимые рыцари-крестоносцы, требующие от Заиры - христианки, воспитанной в гареме, чтобы она отказалась от брака с любимым ею Оросманом и тайком бежала во Францию с отцом и братом. Тайные переговоры Заиры с братом, неверно истолкованные Оросманом как любовное свидание, приводят к трагической развязке - Оросман подстерегает Заиру, убивает ее и, узнав о своей ошибке, кончает с собой. Это внешнее сходство фабульной линии «Заиры» с «Отелло» впоследствии послужило поводом для резкой критики со стороны Лессинга. Однако Вольтер совсем не стремился соперничать с Шекспиром в раскрытии душевного мира героя. Его задачей было показать трагические последствия религиозной нетерпимости, препятствующей свободному человеческому чувству.

В гораздо более острой форме проблема религии ставится в трагедии «Магомет» (1742). Основатель ислама предстает в ней сознательным обманщиком, искусственно разжигающим фанатизм народных масс в угоду своим честолюбивым замыслам. По словам самого Вольтера, его Магомет - «это Тартюф с оружием в руках». Магомет с пренебрежением говорит о слепоте «непросвещенной черни», которую заставит служить своим интересам. С изощренной жестокостью он толкает на отцеубийство воспитанного им и слепо преданного ему юношу Сеида, а потом хладнокровно расправляется с ним. В этой трагедии особенно отчетливо выступает принцип использования драматургом исторического материала: историческое событие интересует Вольтера не в своей конкретности, а как универсальный, обобщенный пример определенной идеи, как модель поведения - в данном случае основателя любой новой религии. Это сразу же поняли французские духовные власти, запретившие постановку «Магомета»; они увидели в ней обличение не одной лишь мусульманской религии, но и христианства. В трагедии «Альзира» (1736) Вольтер показывает жестокость и фанатизм испанских завоевателей Перу. В более поздних трагедиях 1760-х годов ставятся проблемы насильственно навязанного монашеского обета («Олимпия», 1764), ограничения власти церкви со стороны государства («Гебры», 1767). Республиканская тема развивается в трагедиях «Брут» (1730), «Смерть Цезаря» (1735), «Агафокл» (1778). Весь этот круг проблем требовал более широкого диапазона сюжетов, чем тот, который утвердился в классицистской трагедии XVII в. Вольтер обращался к европейскому средневековью («Танкред»), к истории Востока («Китайский сирота», 1755, с главным героем Чингисханом), к завоеванию Нового Света («Альзира»), не отказываясь, однако, и от традиционных античных сюжетов («Орест», «Меропа»). Тем самым, сохраняя принципы классицистской поэтики, Вольтер изнутри раздвигал ее рамки, стремился приспособить старую, освященную временем форму к новым просветительским задачам.

В драматургии Вольтера нашлось место и для других жанров: он писал тексты опер, веселые комедии, комедии-памфлеты, отдал дань и серьезной нравоучительной комедии - «Блудный сын» (1736). Именно в предисловии к этой пьесе он произнес свое ставшее крылатым изречение: «Все жанры хороши, кроме скучного». Однако в этих пьесах в гораздо меньшей степени проявились сильные стороны его драматического мастерства, тогда как трагедии Вольтера на протяжении всего XVIII в. занимали прочное место в европейском театральном репертуаре.

Самым ярким и живым в художественном наследии Вольтера остаются по сей день его философские повести. Этот жанр сформировался в эпоху Просвещения и впитал основные ее проблемы и художественные открытия. В основе каждой такой повести лежит некий философский тезис, который доказывается или опровергается всем ходом повествования. Нередко он намечен уже в самом заглавии: «Задиг, или Судьба» (1747), «Мемнон, или Благоразумие людское» (1749), «Кандид, или Оптимизм» (1759).

В ранних повестях 1740-х годов Вольтер широко пользуется привычной для французской литературы XVIII в. восточной стилизацией. Так, «Задиг» посвящен «султанше Шераа» (в которой склонны были видеть маркизу де Помпадур) и представлен как перевод с арабской рукописи. Действие развертывается на условном Востоке (в Вавилоне) в столь же условно обозначенную эпоху. Главы повести представляют собой совершенно самостоятельные новеллы и анекдоты, основанные на подлинном восточном материале и лишь условно связанные историей злоключений героя. Они подтверждают тезис, высказанный в одной из последних глав: «Нет такого зла, которое не порождало бы добро». Испытания и удачи, ниспосланные судьбой Задигу, каждый раз оборачиваются непредвиденным и прямо противоположным ожидаемому смыслом. То, что люди считают случайностью, на самом деле обусловлено всеобщей причинно-следственной связью. В этой повести Вольтер еще прочно стоит на позициях оптимизма и детерминизма, хотя это ни в малой степени не мешает ему сатирически изображать развращенные нравы двора, произвол фаворитов, невежественность ученых и врачей, корысть и лживость жрецов. Прозрачная восточная декорация легко позволяет разглядеть Париж и Версаль.

Гротескно-сатирическая манера повествования, характерная уже для этой повести, резко усиливается в «Микромегасе» (1752). Здесь Вольтер выступает учеником Свифта, на которого прямо ссылается в тексте повести. Используя свифтовский прием «измененной оптики», он сталкивает гигантского жителя планеты Сириус - Микромегаса - с значительно меньшим по размерам жителем Сатурна, потом показывает увиденных их глазами ничтожных, еле различимых насекомых, населяющих Землю: эти крошечные существа, всерьез мнящие себя людьми, копошатся, злобствуют, истребляют друг друга из-за «нескольких кучек грязи», которых они никогда не видели и которые достанутся не им, а их государям; они ведут глубокомысленные философские споры, которые нимало не подвигают их на пути познания истины. На прощание Микромегас вручает им свои философский труд, написанный для них мельчайшим почерком. Но секретарь Академии наук в Париже не обнаруживает в нем ничего, кроме белой бумаги.

В самой глубокой и значительной повести Вольтера «Кандид» отчетливо выступает философский перелом, происшедший в сознании писателя после возвращения из Пруссии и Лиссабонского землетрясения. Оптимистическая идея Лейбница о «предустановленной гармонии добра и зла», о причинно-следственной связи, царящей в этом «лучшем из возможных миров», последовательно опровергается событиями жизни главного героя -скромного и добродетельного юноши Кандида: за несправедливым изгнанием из баронского замка, где он воспитывался из милости, следуют насильственная вербовка в рекруты, истязание шпицрутенами (отголосок прусских впечатлений Вольтера), картины кровавой резни и мародерства солдат, Лиссабонское землетрясение и т. д. Повествование строится как пародия на авантюрный роман - герои переживают самые невероятные приключения, которые следуют друг за другом в головокружительном темпе; их убивают (но не до конца!), вешают (но не совсем!), потом они воскресают; любящие, разлученные, казалось бы, навеки, встречаются вновь и соединяются счастливым браком, когда от их молодости и красоты не осталось и следа. Действие переносится из Германии в Португалию, в Новый Свет, в утопическую страну Эльдорадо, где золото и драгоценные камни валяются на земле как простые камешки; потом герои возвращаются в Европу и, наконец, обретают мирное убежище в Турции, где разводят плодовый сад. Уже сам контраст между приземленно бытовой концовкой и напряженно-драматическими событиями, предшествующими ей, характерен для гротескной манеры повествования. Действие с его неожиданными, парадоксальными поворотами, стремительной сменой эпизодов, декораций и персонажей оказывается нанизанным на непрекращающийся философский спор между лейбницианцем Панглоссом, пессимистом Мартеном и Кандидом, который постепенно, умудренный жизненным опытом, начинает критически относиться к оптимистической доктрине Панглосса и на его доводы о закономерной связи событий отвечает: «Это вы хорошо сказали, но надо возделывать наш сад». Такая концовка повести может означать нередкий у Вольтера уход от какого-либо определенного решения, от выбора между двумя противоположными концепциями мира. Но возможно и другое толкование - призыв обратиться от бесполезных словопрений к реальным, практическим, пусть даже малым, делам.

Действие повести «Простодушный» (1767) целиком развертывается во Франции, хотя главный герой - индеец из племени гуронов, силой обстоятельств оказавшийся в Европе. Обращаясь к столь популярному в эпоху Просвещения «естественному человеку»,

Вольтер применяет здесь прием «остранения» (понятие «остране-ние» введено В. Б. Шкловским в 1914 г.), использованный еще Монтескьё в «Персидских письмах» и Свифтом в «Путешествиях Гулливера». Франция, ее общественные институты, деспотизм и произвол королевской власти, всесилие министров и фавориток, нелепые церковные запреты и установления, предрассудки показаны свежим взглядом человека, выросшего в другом мире, других условиях жизни. Простодушное недоумение героя по поводу всего, что он видит и что становится на пути его соединения с любимой девушкой, оборачивается для него цепочкой злоключений и преследований. Условно-благополучной концовке «Кандида» и «Задига» противостоит здесь печальная развязка - гибель добродетельной девушки, жертвующей своей честью, чтобы вызволить из тюрьмы своего возлюбленного. Конечный вывод автора на этот раз гораздо более однозначен: лейбницианской формуле, низведенной до уровня бытовой мудрости «Нет худа без добра», он противопоставляет суждение «честных людей»: «Из худа не бывает добра!» Пародийный гротеск, стилистика диссонансов и нарочитых преувеличений, господствующая в «Кандиде», сменяется в «Простодушном» сдержанной и простой композицией. Охват явлений действительности более ограничен и отчетливо приближен к условиям французской жизни. Сатирический эффект достигается здесь на протяжении повествования посредством «иного видения» глазами гурона и кульминируется в безрадостной концовке: жертвы и испытания были впустую; каждый получил свою толику жалких подачек и мизерных благ - от лимонных леденцов до алмазных серег и небольшого церковного прихода; гнев, возмущение и негодование тонут в трясине сиюминутного благополучия.

В философских повестях Вольтера мы тщетно стали бы искать психологизм, погружение в душевный мир персонажей, достоверную обрисовку человеческих характеров или правдоподобный сюжет. Главное в них - предельно заостренное сатирическое изображение социального зла, жестокости и бессмысленности существующих общественных институтов и отношений. Этой суровой реальностью и проверяется истинная ценность философских истолкований мира.

Обращенность к действительной жизни, к ее острым общественным и духовным конфликтам пронизывает все творчество Вольтера - его философию, публицистику, поэзию, прозу, драматургию. При всей своей злободневности оно глубоко проникает в суть общечеловеческих проблем, выходящих далеко за пределы той эпохи, когда жил и творил писатель.

«Кандид, или Оптимизм» — философская повесть Вольтера. Написана летом и осенью 1758 г. и в начале 1759 опубликована в Женеве постоянными издателями Вольтера братьями Крамерами. В последующие годы переиздания появляются по всей Европе, несмотря на попытки цензурных преследований; популярность книги растет. «Кандид, или Оптимизм» — самая известная среди так называемых философских повестей Вольтера. Во Франции из-за отсутствия в языке слова «повесть» эту группу произведений принято называть романами. В связи с «Кандидом» этот термин иногда употребляется еще и из-за относительно большого (по сравнению с другими философскими повестями Вольтера) объема. Так, Ф.М. Достоевский устами одного из своих героев говорит: «Это роман философский и написан, чтобы провести идею».

Ядро каждой из философских повестей Вольтера составляет доказательство или опровержение некой исходной философской идеи. В «Кандиде» лейбницианская идея опровергается всем ходом событий и высмеивается в карикатурной фигуре философа Панглосса, чья излюбленная сентенция «Все к лучшему в этом лучшем из миров» повторяется в самые неподходящие моменты, когда герои оказываются особенно беспомощными перед торжествующим злом. В мире, изображенном в «Кандиде», правит именно зло: феодальное самодурство, религиозный фанатизм, всевозможные зверства, рабство, нищета и т.д. Единственный оазис справедливости и благополучия — утопическое государство Эльдорадо — не меняет этой картины, а скорее служит исключением, подтверждающим правило, так как существование его гарантировано лишь полной изоляцией от остального мира.

При всем том «Кандид, или Оптимизм» Вольтера, исполненный скепсиса, злой иронии, язвительности, не скатывается в пессимизм благодаря мощному карнавально-смеховому началу. Вольтер не испытывает сочувствия к своим героям: какие бы злоключения их ни преследовали, повествование сохраняет неизменно язвительный тон. В соответствии с карнавальной традицией акцентирования гротескно-телесного низа, все несчастья как правило сосредоточены «ниже пояса»: пинки в зад, порка, изнасилование, отрезание ягодицы и т.п. Приключения Кандида, немотивированно забрасывающие его в самые отдаленные страны и сталкивающие с разнообразнейшими людьми от монархов до бродяг — сверху до низу по всей социальной лестнице, выдержаны в духе плутовского романа. При этом сюжетная основа произведения — любовь Кандида и Кунигунды, их насильственное разлучение, долгие скитания героя в поисках возлюбленной и финальное воссоединение — связаны уже совсем с другой литературной традицией — куртуазной, которая не развивается, а пародируется с помощью элементарного трюка — фабула развернута в реальном времени, которое должны были бы занять все описанные перипетии. Рыцарский роман этого не предполагал, время в нем было неподвижно и герои встречались такими же юными, какими и расставались, независимо от того, насколько долог был их путь друг к другу. Герои же Вольтера воссоединяются по прошествии многих лет, и если сам Кандид просто превратился из наивного мальчика в зрелого мужчину, то Кунигунда за это время постарела и утратила всякую привлекательность. В финале Кандид вовсе не хочет жениться на ней, и делает это исключительно из сословной гордости: в начале повести барон-отец не потерпел интрижки дочери с простолюдином и пинком выгнал его из замка, а в финале барон-брат, потерявший замок и состояние, твердит, как попугай, о своем происхождении и все еще пытается помешать свадьбе, которая уже никому, кроме самой Кунигунды, не нужна.

Социальный момент придает «Кандиду» Вольтера глубоко личный смысл. Выходец из третьего сословия, Вольтер в молодости немало претерпел от аристократического чванства — принятый в качестве восходящей литературной звезды во многих домах, он мог подвергнуться там любому оскорблению вплоть до избиения. Поэтому с детства обласканный в семье барона, а затем с позором изгнанный из замка Кандид был автору по-человечески близок, да и идейный пафос повести характерен для зрелого Вольтера. Будучи по философским взглядам деистом, писатель воспринимал царящее в мире и изображенное в «Кандиде» зло, а следовательно и возможное противодействие ему, прежде всего как дело рук человеческих. Долгие годы своеобразным девизом, без которого не обходились даже многие личные письма Вольтера, было требование: «Раздавите гадину!» (читай: аристократов). После «Кандида» в этом качестве выступает куда более конструктивный финальный призыв героя: «Надо возделывать наш сад».